— Альтернатива, Дэн, — стать такими же, как они.

— Я знаю, Джимми. Это правда. Но она мне в данный момент не по вкусу.

Когда Барри Шапиро опять взглянул на часы, было пять утра. «Немудрёно, что я так устал, — подумал он. — Двадцать часов на ногах. Я слишком стар для этого». Он был опытным врачом. Об усталости ему надлежало знать все.

Первым признаком переутомления было слишком долгое пребывание в больнице, слишком личностное чувство ответственности, слишком большой интерес к судьбе пациентов. Некоторые из них умирали. Несмотря на все его искусство, несмотря на все старания медиков, они порой умирали. А когда ты так устал, то даже сон не идёт. Их раны — и хуже того: их лица — все не уходили из памяти. Врачам надо спать даже больше, чем обычным людям. Устойчивая бессонница — это последний и самый опасный признак переутомления. Это значит, что пора брать отпуск, а иначе может случиться срыв, каковые очень даже часто бывают у сотрудников Института скорой помощи.

Они тут мрачно шутили, что их пациенты, поступавшие с переломанными костями и израненными телами, большей частью возвращались домой исцелёнными, тогда как врачи и сестры, воодушевлённые высокими идеями служения людям, зачастую уходили отсюда сломленными духом. Такова ирония этой профессии каждый успех провоцирует ожидание ещё большего успеха, тогда как неудача бьёт по врачу порой почти столь же тяжко, как и по пациенту.

Шапиро ещё раз просмотрел листок с данными анализа крови и передал его медсестре.

— Её отец там, внизу, — сказал он ей. — Пойдите и скажите ему, как обстоят дела. А я пойду перекурить.

Пройдя по коридору до пожарной лестницы, он медленно поплёлся по ней наверх, на крышу. «О, Боже, как я устал. Как я устал». Крыша была плоской, покрытой асфальтом и мелким гравием, тут и там утыканной антеннами и ящиками для кондиционеров. Шапиро закурил сигарету, привычно кляня себя за неспособность бросить курить. Он прикрывал эту слабость утверждением, что есть в этом мире вещи поопасней табака. Большинство его пациентов были слишком молоды, чтобы успеть обзавестись хроническими болезнями. Их травмы были результатом чудес века техники: машин, мотоциклов, огнестрельного оружия и всякой промышленной машинерии.

Подойдя к краю крыши, Шапиро поставил ногу на парапет, затянулся и выпустил струю дыма. Её тут же унёс прозрачный утренний бриз. Он потянулся, разминая затёкшие руки и шею. Ночной дождь умыл небо, и в предрассветной полумгле там, наверху были видны звезды.

Своим странным акцентом он был обязан своему детству. Его детство прошло в Нью-Йорке. Дед Шапиро был раввином, позже переехавший с семьёй в Южную Каролину. Там Барри ходил в дорогую частную школу, но в результате у него выработался смешанный акцент — нью-йоркская отрывистость тона наложилась на южную тягучесть. А потом добавились ещё носовые звуки, свойственные жителям прерий, — это когда он учился в университете в Техасе. Его отец был незаурядным учёным и часто читал лекции в Колумбийском университете в Южной Каролине.

Специалист по американской литературе девятнадцатого века. он был без ума от Эдгара По. Барри же этого По терпеть не мог и называл не иначе, как поэтом смерти и извращений. Он очень удивился, когда узнал, что По умер в Балтиморе, заснув по пьянке в сточной канаве, и что дом его был всего в нескольких кварталах от университетской больницы. Нечто вроде святыни для местных литераторов.

Шапиро казалось, что все, связанное с этим писателем, носит какой-то тёмный и извращённый характер, всегда исполнено чувством неизбежности смерти смерти от насилия, смерти преждевременной, то есть той смерти, что была личным врагом Шапиро как врача. Эдгар По стал для него олицетворением этого врага, которого порой удавалось побить, а порой нет. Он на эту тему никогда не беседовал со штатным психологом, в чьи обязанности входило наблюдать также и за медперсоналом Института. Но теперь, когда он был совсем один, он смотрел в ту сторону, где был дом Эдгара По.

— Ты — сукин сын. — прошептал он. Себе. Эдгару По. Никому. — Ты — сукин сын. Эту ты оставь. Эту тебе не заполучить.

Он отшвырнул сигарету и проследил взглядом за её огоньком, полетевшим вниз, на пустынный асфальт улицы. Потом пошёл вниз. Пора было хоть немного вздремнуть.

Глава 15

ПАТРИОТЫ И ИХ ЦЕЛИ

Подобно большинству профессиональных военных, Робби Джексон не видел от прессы большого проку. Ирония состояла в том, что именно Джек, случалось, говорил ему, что он не прав, что пресса не менее важна для охраны американской демократии, чем ВМС. И вот теперь Робби видел, как репортёры досаждали Джеку вопросами, большинство из которых были либо дурацкими, либо оскорбительно бесцеремонными. С какой стати надо сообщать о том, что Джек чувствует в связи с критическим состоянием его дочери? Разве нужно кому-то объяснять, что чувствует любой человек, когда его ребёнок на грани жизни и смерти? И откуда Джеку знать, кто стрелял? Если даже полиция этого не знает, то откуда он может знать это?

— А как ваше имя? — добралась одна корреспондентка наконец и до Робби. Он сообщил ей своё имя и звание.

— Что вы тут делаете? — пристала она.

— Мы друзья с Джеком. Я его привёз сюда. — «Кретинка», — добавил он мысленно.

— Что вы думаете обо всём этом?

— А как вы полагаете, что я могу думать? Если бы там была дочка вашего друга, что бы вы тогда, черт побери, думали? — взорвался пилот.

— Вы знаете, чья это работа?

— Я — лётчик, а не полицейский. Вот их и спрашивайте.

— Они молчат.

Робби ехидно усмехнулся. «Что же, один-ноль в их пользу. И вообще, почему бы вам не оставить этого человека в покое? Если бы с вами случилось такое, как бы вы реагировали на все эти вопросы? Он мой друг, и мне не нравится, что вы его терзаете».

— Мистер Джексон, нам известно, что на его жену и дочь напали террористы…

— Кто вам сказал? — потребовал ответа Джексон.

— А как вы думаете, кто? Считаете нас дураками, что ли?

Робби на это ничего не ответил.

— Впервые, — продолжала корреспондентка, — группа террористов из-за границы осуществляет акцию на территории США! Если мы верно понимаем суть дела. Это важно. Люди имеют право знать, что случилось и почему, — сказала она, и в этом был известный смысл.

«Она права», — признался себе, не без колебаний, Робби. Ему это было не по душе, но она была права, чёрт возьми!

— Вам будет легче, если я скажу, что у меня есть сын того же возраста? — сказала она.

Джексон пытался выискать в ней что-нибудь такое, за что можно было бы испытать к ней неприязнь.

— Скажите, — спросил он, — будь у вас возможность взять интервью у тех, кто это сделал, пошли бы вы на это?

— Это моя работа. Мы должны знать, кто они и откуда?

— Да они убивают людей просто для забавы! — воскликнул Робби и вспомнил кое-какие сообщения разведки. — Года два тому назад вы бы такого от меня не услышали.

— Не для записи, — серьёзно пообещала она.

— Я служил на авианосце, неподалёку от Бейрута. И нам показывали сообщения разведки и фотографии людей, которые прилетали из Европы с террористическими целями. Это были в основном почти дети, наверняка, из хороших семей. Я сужу по одежде. Это все не туфта, это правда, и я видел их фотографии. Они вступали в контакт с какими-то безумцами, получали оружие и начинали устраивать стрельбу и взрывы — в кого попало и где попало. Они стреляли с крыш многоэтажных отелей и вообще откуда попало. Из винтовки можно ведь попасть в человека и за тысячу метров. Просто ради удовольствия. Что-то там шевелится на улице — раз, и нету его. А потом они разъезжались по домам. Они убивали людей для забавы! Может, некоторые из них потом доросли и до настоящих террористов, я не знаю. Это была такая мерзость, но забыть это тоже невозможно. Вот такого рода типы и тут действовали! И мне плевать на их политические взгляды, леди! Когда я был мальчишкой в Алабаме, там было такое же дерьмо — эти ку-клукс-клановцы. И за их взгляды я тоже гроша ломаного не дам. Одно хорошо в этом ку-клукс-клане — все они там сплошь идиоты. Эти-то террористы куда эффективней. Возможно, это делает их действия более законными в ваших глазах. В моих же — нет.